СС Великобритании продолжают легально похищать детей - маленьких граждан стран ЕС. Министерство кривды помогает

BaltNews.lv продолжает публикацию материалов, рассказывающих о позорной странице современного "цивилизованного мира": насильственном изъятии детей в Европе. Речь идет, к примеру, о Великобритании, где массово изымают детей не только у местных родителей, но и маленьких граждан других стран. Что это - как не легализованное похищение?

ГУЛАГ английских семейных судов

На территории секретных семейных судов в Англии, которые инсайдеры называют местным ГУЛАГом, я попала в июне 2011 года. Тогда власти округа Мертон, похитившие мою дочь Катю, гражданку Латвии, сфабриковали дело и затеяли 12-месячный судебный фарс. Его результат был заранее известен всем участникам. Схватка с этой мощной машиной переросла в многолетнюю битву в судах апелляций.

За эти годы я выучила не только английский язык. Я изучила повадки их хозяев, установленные правила. На территории врага я научилась справляться со смешанными чувствами (гадливость, животный ужас, ярость, желание рвать на части, обостренное чувство необходимости сохранить человеческое достоинство). Английские закрытые семейные суды — это живодерни, только без крови: издевательства над родителями сродни процедуре хладнокровного сдирания кожи с живого существа. Чем больше в этих живодернях унижают, оскорбляют, клевещут, тем острее жажда по сохранению человеческого достоинства.

Через пару лет я стала заходить на эти территории в другой роли, получая, как переводчик, изредка назначения и на судебные слушания.

В феврале 2016-го, после истории с латвийской мамой Кристиной, жертвой насильника-партнера, меня почти трое суток держали за решеткой, перед тем как отправить в Royal Court Of Justice (Королевский Двор правосудия). Привезли в автозаке, протащили по коридорам, словно урку, в арестантской униформе, в сопровождении конвоя из шести человек, в двух парах наручников. Это был реальный риск тюремного срока за помощь несчастной маме с грудным ребенком.

Слушание, в ходе которого судья подписывает направление в тюрьму за нарушение какого-либо судебного ордера, называется «определением в тюрьму». Такое же слушание назначили на 13 января 2017-го в семейном суде города Рэдинг польской матери Виолетте Флорчик. Она «посмела» дать интервью польскому ТВ, рассказав о дочери, отнятой местными властями (социальные службы, далее в тексте — СС, Авт.) Оксфорда в мае 2015-го.

«Это вызвало сильное расстройство у дочери, мы должны оградить ее от дальнейшего стресса, мать должна прекратить придавать огласке детали дела», — заявили СС Оксфорда, обратившись в суд.

Таким образом власти Оксфорда решили заткнуть рот матери, «виновной» в не прекращающейся вот уже 20 месяцев борьбе за возвращение ее дочери домой и рассказах об этом всем, кому считает нужным. Хотя право на свободу слова, закрепленную в Европейском конвенции, еще никто не отменял…

Я никогда не забуду, как считала часы, оставшиеся до моего слушания в суде, осознавая: по окончании процедуры, скорее всего в наручниках, меня затолкнут в автозак, чтобы отвезти в тюрьму. Никогда не забуду тех, кто поддерживал меня, выходя в пикеты, составляя (подписывая) петиции, приезжая в суд(ы).

Джон Хемминг (председатель организации Правосудие для семей (Justice For Families), экс-депутат Британского Парламента) познакомил нас с Виолеттой. «Я прошла через этот ужас сама. Я приеду в суд, просто буду рядом», — написала я Виолетте.

Сравнивая наши с Виолеттой ситуации, я подчеркиваю: то, что творят с польской матерью и ее дочкой СС Оксфорда при поддержке суда, — это неконтролируемая карательная система. Отнимая самое дорогое, плоть и кровь, она врубает механизм преследования, расправы за закрытой дверью секретного суда, нередко заканчивающейся тюремным заключением. И ни малейшего шанса на поддержку медиа, которых прессуют судебными ордерами, запрещающими описывать реальную картину и даже называть имена родителей.

Перед слушанием приходит польский телерепортер из «Нови Полски Шоп» (Nowy Polski Show) Петр Шлахтович Piotr Szlachtowicz. Петр впервые в английском семейном суде.

— Cудья и меня сегодня в тюрьму может отправить, я — автор ТВ-репортажа, послужившего поводом для этого слушания, — говорит Петр.

Петр уже кое-что знает о британских СС: «Я слышал, благодаря вашему делу, латвийских детей теперь возвращают в Латвию? Я читал еще о Словакии…»

Я объясняю: Декларация Сейма Латвия, защищающая наших детей за рубежом, принятая 28 января 2016 года, увы, еще недостаточная сила, Нет, далеко не все дети, жертвы британских СС, получают официальную защиту латвийских властей.

— У вас есть дети?

— Нет… Но я могу разоблачать эту систему: мне не надо опасаться, что они заберут моих детей, — признается Петр.

Я вспомнила признание репортера BBC, Рэйчел Ройс, автора документального фильма о насильственной адоптации, делавшей интервью с моей старшей дочерью и со мной в день слушания петиций в Европарламенте: «Я хочу написать книгу об этой страшной системе, о том, как сама я едва не потеряла ребенка несколько лет назад из-за СС. Но я не могу рисковать. Надо ждать 18-летия сына, чтобы его не отняли из-за книги…»

Подтягиваются другие участники слушания: польский консул Михал Мазурек, Джюли и Тим Хэйнс («Правосудие для семей»), Брайн Фармер, английский репортер, с которым мы дважды сталкивались в судах после тех жутких трех суток за решеткой.

— У вас есть группа поддержки в зале, плюс несколько журналистов, — говорю я Виолетте. — СС и судьи боятся паблисити как огня. Вас вряд ли отправят в тюрьму, зачем им придавать вашему делу больший резонанс, а вас сделать мученицей?

Ваш противник опасается этого. А если судья и подпишет направление в тюрьму, не отчаивайтесь. Посидеть в тюрьме за любимую дочь пару месяцев — еще не конец света. Когда ваша дочь вернется, она узнает правду: мама не бросала ее, отчаянно за нее боролась.

Виолетта — маленькая, хрупкая, с трудом сдерживающая нервную дрожь женщина. Ее хрупкое тело пульсирует энергией внутренней силы. 20 месяцев в условиях живодерни ее не сломали. Она еще не избавилась от иллюзий по поводу законов живодерни, но она — на самом деле сильная.

— Как думаете, отправит он маму в тюрьму?— спрашиваю я у Тима Хэйнса. — Вы же в курсе, я с двумя ордерами молчания, а сколько угроз за публикации материалов о Кате было, с 2012-го! Но — до сих пор на свободе.

— Да, но ты же знаешь, каждый судья считает себя божеством… как он решит…

Точка отсчета

В Англию Виолетта приехала в 2007 году. Она планировала заработать немного денег и вернуться на родину, в Польшу, где ее ждали мать и пятилетняя дочь Наталия. С папой девочки женщина развелась в 2005 году.

Планы планами, но Виолетта осталась в Англии. Позже дочь Наталия переехала к маме, периодически выезжая ненадолго в Польшу к бабушке, к которой она привязана с раннего детства. Виолетта владеет небольшой компанией по уборке офисов и жилых домов.

В 2014 году Виолетта обратилась в польский суд с иском на увеличение суммы алиментов, выплачиваемых отцом Наталии.

Это привело в ярость бывшего мужа, у которого уже родился ребенок в новой семье.

— Он потребовал, чтобы наша дочь приехала в Польшу на рождественские каникулы. До этого он никогда о ней не заботился. Вернувшись в Англию, дочь потребовала: я хочу переехать жить к отцу. После возвращения от отца мою милую, славную девочку словно подменили, — рассказывает Виолетта.

Однажды, вернувшись с работы раньше обычного, женщина услышала фрагмент разговора дочери с отцом по скайпу: «Твоя мать никогда тебя не любила, не хотела тебя….»

— От этой случайно подслушанной лжи, которой отец, оказывается, травил в последнее время нашу дочь, у меня подкосились ноги, — вспоминает Виолетта. — В тот день сказала ей: «Твоя поездка к отцу на Пасху отменяется». Она стала кричать, обзывать меня, назвала дурой, я, в конце концов, не выдержала и дала ей пощечину… Первую в жизни… Я ни разу даже пальцем ее не тронула за 13 лет… Я тут же раскаялась за эту пощечину.. Я не хотела причинять ей боль…

— На следующий день, 13 мая 2015 года, я проводила дочь в школу. Больше я никогда ее не видела. Она рассказала о нашей ссоре однокласснице-англичанке, та тут же настучала учителю. После уроков приехали соцработники и увезли ее в чужой дом, к фостер кэр. Foster carer, временный опекун (далее в тексте — опекун — Авт.), еженедельная оплата в несколько сот фунтов за каждого «опекаемого» ребенка производится из средств местных властей). Меня обвинили в насилии и жестоком обращении с дочерью. Ни одно из обвинений доказано не было. Наталию просто изолировали от меня, взяли в заложники, чтобы зарабатывать на ней огромные деньги.

«Люблю» и «тоскую» не говорить!

13-летнюю девочку подсадили на антидепрессанты и успокоительные, не сообщив об этом матери. По закону, СС обязаны получить официальное разрешение родителей детей, находящихся на «опеке», на любые медицинских манипуляции, осмотры.

13-летнюю девочку водили на вакцинации неизвестного характера, «причиняя добро» без ведома и разрешения Виолетты. СС Оксфорда не позволяют девочке посещать психолога, к которому ее до этого возила мама, помогавшая любимой дочери справляться с психологическими трудностями, вызванными конфликтом между родителями.

Ни одно из писем, написанных Виолеттой ее дочери, не было передано девочке: «Ваша дочь не готова читать ваши письма. Вы обязаны писать по-английски». Таким образом хозяева этого «цивилизованного» концлагеря для детей отучают девочку от ее родного языка, на котором она поддерживала связь с семьей с рождения.

Виолетта собирала информацию по крупицам, многое выяснилось после единственной встречи с ее сестрой, двух встреч с мамой Виолетты и пяти свиданий с отцом девочки.

Через неделю после того, как СС увезли дочь в чужой дом, к Виолетте явился соцработник Трефор Уильямс (Trefor Williams) и потребовал подписать документ Section 20. Это — известная уже многим ловушка, в нее загоняют родителей, пользуясь их беспомощностью, стрессом, незнанием языка и отсутствием информации об их правах. (Sec 20 — так называемое «добровольное соглашение родителя (ей) на передачу ребенка местным властям (СС)» — Авт.). Родители, подписывают документ под давлением, как правило, без переводчика и юриста (грубое нарушение закона), а местные власти объявляют их далее «сдавшими ребенка добровольно».

— Сотрудник СС явился без переводчика и юриста. Я отказалась подписывать эту фикцию: я плохо владела английским и не знала о моих правах. Трефор пошел на шантаж: «Не подпишешь? Мы начнем против тебя судебный процесс, судья узнает, что ты не любишь дочь и не заботишься о ней!»

Во время первых трех слушаний в суде Виолетте, в нарушение процедуры, отказали в предоставлении польского переводчика. Она с трудом понимала, что происходило в суде. Ни один из судебных документов не был переведен на польский язык.

— Единственное свидание, которое СС дали моей сестре с Наталией, длилось 40 минут. Когда они вошли в комнату свиданий, чиновник СС, словно надзиратель в тюрьме, бросилась им наперерез, не позволив даже подойти друг к другу и обняться. Наталию и ее тетю рассадили по разные стороны огромного стола. Девочку усадили между соцработником и женщиной-опекуном, у которой она жила.

По словам моей сестры, Наталия до конца свидания так и не подняла головы, упершись взглядом в пол. Перед встречей сестру заставили подписать список фраз, запрещенных для использования во время свидания, таких как: «Я люблю тебя», «Мы очень тоскуем по тебе». Запрещалось также любое упоминание родной матери и судебного процесса.

Откликнувшись на просьбу Виолетты, позже из Польши приехал и отец девочки. Он встретился с ней в школе.

— Наталия была очень подавлена, плакала, умоляла отца помочь ей вернуться домой. Соцработник вызвал полицию, обвинив отца в попытке «похитить ребенка».

Брось своего ребенка и начни новую жизнь!

12 июня 2015 года судья выдал ордер: Наталия должна была оставаться в доме у женщины-опекуна до 18 лет. Во время слушания Виолетта в ужасе наблюдала за бессовестно лгавшими соцработниками, обвинявшими ее в совершении поступков, которых она никогда не совершала. СС и судья проигнорировали доклад психолога, работавшего с подростком: в нем говорится, что никаких доказательств насилия в отношениях между матерью и ребенком нет. Просьбы матери о свиданиях всегда отклонялись.

Позже СС пошли еще на одно преступление — подлог: они подготовили для суда письма, якобы написанные Наталией. В письмах выражены ненависть «автора» к своей родной семье и любовь с привязанностью к женщине-опекуну. Поняв, что это писала не ее дочь, Виолетта обратилась к графологу, передав ей для сравнения старые записи Наталии. Результат экспертизы показал: письма составлены двумя разными взрослыми, один из которых — левша (Наталья пишет правой рукой).

— Отчаявшись, я распечатала 150 постеров (наше с Наталией фото) и развесила в районе школы. «Я скучаю без тебя! Я люблю тебя! Верните мне ее!». СС пригрозили мне за эти плакаты тюрьмой.

Вскоре после этого так называемый «независимый» представитель ребенка в судах (Guardian) по имени Саймон Смит (Simon Smith), обладающий безграничной властью, подготовил судебный рапорт, сообщив о «твердом решении Наталии не возвращаться домой».

Этот «профессионал» НИКОГДА НЕ ВСТРЕЧАЛСЯ с ребенком, чьим «голосом» в судах он, де юре, является. Смит встретился с Наталией уже после судебного слушания. Он виделся с ней в доме у женщины-опекуна. После беседы, во время которой Смит сообщил девочке о решении СС и суда держать ее до 18 лет на «опеке», девочка пережила две панические атаки. Чуть позже она нанесла себе десять ножевых ранений на ногах.

Сами СС в судебных рапортах сообщат о пяти отдельных эпизодах, во время которых Наталия ранила себя. В то же время СС цинично повторяют их мантру: «Наталия в порядке, она счастлива в доме опекуна, она не хочет домой к матери, не нуждается в помощи психолога. На ее теле нет следов порезов, это — простые царапины». «Моя мама своими глазами видела эти раны от порезов на ногах внучки!», — говорит Виолетта.

В течение 20 месяцев Виолетта сменила четырех юристов. Первая из них составила заявление от имени матери, показав его клиентке всего за десять минут до судебного слушания. В заявлении говорилось, что мать «не хочет возвращения дочери домой». Виолетта отказалась подписывать эту фикцию. Второй и третий адвокаты саботировали, кто как мог. Могли неделями не отвечать на звонки и письма их клиентки, отчаявшейся получить хоть какую-то поддержку и защиту.

В конце концов, Виолетта отказалась от оплачиваемых государством услуг юристов (Legal Aid) и наняла частного, наивно полагая, что вот уж теперь удастся добиться правосудия и вернуть дочь. Оплата частного юриста стоила ей целого состояния — 30 000 фунтов, часть суммы она заработала сама, часть собрала в форме пожертвований в онлайне.

Результат — тот же. Адвокат, на которого мать угрохала состояние, палец о палец не ударил, чтобы изменить ход дела.

Судья подписал еще один ордер, обязывающий мать сдать польский паспорт Натальи. За ослушание — тюремное заключение. Позже посыпались угрозы тюрьмы за «преследование женщины-опекуна». Последняя заявила, что 16 марта 2016 года Виолетта «маячила» напротив ее дома: «Я даже не знала в то время ее адрес!».

— Персонал школы, доктора, все, кто связан с Наталией, получили инструктаж: не вступать со мной ни в какие разговоры. Стоит мне позвонить в школу или клинику, представиться, как меня тут же разъединяют. Моя последняя адвокат дошла до крайней наглости, заявив: «Оставь этого ребенка. У тебя есть партнер, начни новую жизнь». Соцработник же заявил мне: «По закону, мы не можем вас рассматривать как человека, которому можно доверить ребенка, т.к. вы с ней уже давно не виделись».

12 сентября 2016 года Виолетта выступила в Сейме Польши, рассказав об издевательствах, через которые она и ее дочь проходят в этой живодерне. Она упомянула и сотни других польских семей в Англии, нуждающихся в поддержке польских властей.

Вот — линк, дающий возможность послушать 15-минутный спич на польском языке отчаянной, но не отчаивающейся матери.

Виолетта обратилась в посольство Польши в Англии и польским властям с просьбой вмешаться. Польские власти обратились в английский суд с просьбой перевести дело под юрисдикцию Польши и вернуть девочку на родину, где ее семье собирались оказывать всяческую поддержку при участии польских СС. Мама Виолетты пошла на курсы и получила квалификацию опекуна. 

— Власти Оксфорда стоят на своем. Моя дочь изолирована от семьи. Официальная битва в судах за возвращение Наталии проиграна. Эти издевательства невыносимы. В 2016 году я забеременела. СС узнали об этом, но травля и угрозы отправить меня в тюрьму не прекращались. Все закончилось выкидышем. Я не могу смириться с мыслью о потере моей любимой единственной доченьки… Я общаюсь с очень многими польскими мамами-жертвами британских СС. Многие уже потеряли надежду вернуть детей, ставших жертвами насильственной адоптации.

«За моими детьми не придут в отместку за репортажи»

Первая часть слушания — открытая, судья Оливер должен определить, нарушила ли Виолетта запрет суда на разглашение ее истории с упоминанием имени дочери и отправить (или не отправить) ее в тюрьму. Говорит адвокат СС Оксфорда:

— Мы не то чтобы хотим отправить мать в тюрьму… мы лишь хотим оградить от опасности ее дочь, мать должна прекратить публикации материалов о ее дочери, — уныло плетет он свою паутину.

— Какой пассаж, — оборачиваюсь я к Петру. — Ах, не такие уж мы и кровожадные…

Адвокат передает судье свой телефон со свежим скриншотом ТВ-репортажа. В папке у судьи — распечатки с переводами с польского на английский всех публикаций, топиков Виолетты в ФБ и т.д. Команда интернет-надзирателей за родителями работает, не покладая рук.

В отличие от предыдущих слушаний, сегодня для Виолетты пригласили польского переводчика. Аргументы в ее защиту озвучивает Джюли Хэйнс: «Телеинтервью — это не факты, а всего лишь мнение матери. Если не признавать все сказанное для ТВ правдой, то и вины нет.»

То есть, говорю я сама себе, чтобы избежать тюрьмы, матери придется себя оговорить? «Извините, ваша честь, была не в себе, наврала с три короба журналисту», так, что ли? Это же абсурд, нет — моральный суицид.

Судья — на той же унылой ноте, что и адвокат властей:

— Вы же понимаете, вы подвергли дочь большому стрессу вашим интервью, размещенным в Ютюб. Проблема не в системе, которую вы так критикуете, а в вашей неспособности понять: ваша дочь не хочет к вам возвращаться, она хочет жить у женщины-опекуна.

— Как вы можете утверждать это? Я не видела девочку уже 20 месяцев, нет ни одного доказательства ваших слов, — с трудом сдерживая слезы, говорит Виолетта.

— Какие доказательства, достаточно того, что говорят местные власти! — обрывает ее этот божок в судейском парике.

Адвокат СС переключается на другую тему, сливая меня судье:

— А вот эта леди в коричневом кардигане снимала документы на камеру телефона, войдя в здание.

— Ну-ка, вставайте, да, вы… Вы забыли, на чьей территории? Это — моя территория, семейный суд. Сотрите все, что сняли, немедленно.

Мне сложно изображать даже подобие почтения к сущностям, хозяйничающим на этих территориях. Поймут только те, кто прошел через ГУЛАГ английских закрытых судов. Одинаковое омерзение у меня вызывает и этот стукач, впитавший с молоком матери эту модель поведения, и этот божок, упивающийся бесконтрольной властью над несчастной матерью, ее ребенком, и тысячами таких же как они. Я в такие минуты с трудом пытаюсь совладать с собой. Если бы взглядом, полным презрения, можно было расстреливать.

— И не вздумайте восстановить стертое! — судья Оливер меняется в лице, его сущность проявляется открыто. — Вам понятно, я спрашиваю?

Меня колотит от унижения. Я стираю кадры. Адвокат вставляет свои пять пенни:

— Хорошо бы убедиться, что она все стерла.

— Сейчас согнусь и подползу к вам с вытянутым в руке телефоном, — говорю я тихо сама себе.

— Если вы восстановите хоть что-то в телефоне, или опубликуете где-либо, я вас отправлю в тюрьму. Я не шучу, — металлом звучит угроза судьи. —Ясно?

— Да.

Я не знаю, как себя чувствуют и ведут в подобной ситуации другие. За эти годы в судебных живодернях сжимать кулаки приходилось постоянно. У меня подобное вызывает волну протеста и гнева. Все, что ты можешь в такой ситуации сделать, — поднять голову, посмотреть им в глаза, передать степень презрения, ну хоть так надо же показать, что ты не позволишь с собой обращаться как с бессловесной скотиной.

Участники процесса обмениваются аргументами. Судья озвучивает решение: «Мать виновна в нарушении запрета суда на публикации и распространение информации о ее дочери. Но я решил не отправлять ее в тюрьму: в тюрьме мать еще больше обозлится и усилит критику системы. Я оставляю ее на свободе. Хотите критиковать систему, есть процедура апелляций. До сих пор вы занимались лишь разрушением жизни вашей дочери. Я запрещаю матери упоминать где-либо имя ее дочери, передавать фото, видео, статьи, запрещаю матери также упоминать и ее собственное имя, а также любые детали, по которым ее дочь может себя опознать. Интервью в зарубежных источниках также запрещаются, т.к. они могут через Интернет быть доступны в Англии. Никаких публикаций в иностранных медиа. Исключение составляют английские медиа.»

Судья объявляет вторую часть слушания открытой только для участников процесса и медиа. Адвокат СС поворачивается в мою сторону, показывая взглядом: на выход!

— А я — тоже медиа. Независимое. — Я держу в руках мою визитку. — Латвийское. Адвокат СС проявляет недовольство.

— Ваша честь, пусть остается только английский репортер, о нем Джюли Хэйнс заранее заявила. А они пусть уходят. Тем не менее, судья позволяет нам с польским репортером остаться.

Английский репортер подает голос:

— Ваша честь, напоминаю: мать развешивала на автобусных остановках фотопостеры дочери, учащиеся школы могли ее опознать. По этой детали дочь так же сможет себя опознать в медиа. Надо запретить любое упоминание об этом!.

Судья одобрительно кивает, он доволен достойным представителем местных медиа. Так все расшаркиваются и скачут на задних лапках. Для них это мракобесие — норма.

Nazi Britain — вывожу я в блокноте и показываю Петру. Он кивает. Он пытается справиться с замешательством и шоком.

Вскоре он покидает зал: надо готовить срочный репортаж для ТВ. Судья останавливает его:

— Я приказываю ничего не публиковать, не пускать в эфир, с упоминанием деталей матери и дочери. Вы поняли? Я приказываю! Я сегодня выдам судебный ордер запрета на публикации данных матери во всем мире! Вы поняли? Вы слышите?! — металл в голосе Оливера достигает максимальной отметки.

Я выхожу вместе с Петром на улицу, чтобы ответить на пару вопросов перед телекамерой.

— Я вне себя, — говорит Петр, спускаясь вниз. Его распирает от возмущения. — Я не мог себе представить, что такое вообще реально! 

Кричите: "Вы удерживаете мою дочь силой, потому что это — кормушка!"

После слушания участники процесса ждут, когда им в электронном виде вышлют ордер, запрещающий любое упоминание не только девочки, но и имени матери… сидите крепко, — во всем мире. Я этот конкретный ордер не видела (прочла о нем в репортаже англичанина), и видеть мне его не надо: по формулировкам подобных ордеров, каждый, кто прочтет содержание, будет отправлен в тюрьму и лишен имущества за нарушение запретов.

Репортер Брайн подходит к Виолетте:

— Как вы себя чувствовали во время процесса?

Виолетта эмоционально объясняет, что вытворяют власти и судьи все эти месяцы:

— Они все, включая адвокатов, издеваются надо мной. Я беспомощна, одна против них. Все попытки добиться правосудия тщетны. Это не передать словами! Замкнутый круг. Никакой надежды на независимых экспертов. Судья заодно с СС.

— Вы прекрасно знаете, как работает система, вы же не вчера в суды попали, правда?— спрашиваю я Брайна.

— О, да, что-то с нашей системой не в порядке, — причитает репортер. — Представляете, если бы вас сейчас отправили в тюрьму, об этом никто бы не узнал, так как ваше имя надо держать в секрете, — причитает он, обращаясь к Виолетте.

— Да, это — шок, — отвечает она.

— И всех все устраивает, не так ли?— продолжаю я.

Брайн вскидывает руками:

— Ой, а что с вам творили уму непостижимо, невообразимый ужас!

Я пытаюсь понять, какой именно из ужасов он имеет в виду. Преступление против моей дочки Кати? Или прошлогодний арест и маячившую впереди тюрьму?

— Если бы британку в русской тюрьме, без вины, как вас, заперли на трое суток, все медиа подняли бы скандал!

— Не припомню, чтобы вы возмущались в ваших репортажах, когда меня закатали и издевались за решеткой, и даже когда меня отпустили, вы не попытались очистить мое имя.

Как же тошно от этих приторных расшаркиваний и хороших мин при плохой игре.

После суда мы с Виолеттой и ее партнером рассуждаем о том, что следовало бы делать дальше. Джон Хемминг сообщил о его готовности поддержать Виолетту в процессе апелляции. Судебный ордер, затыкающий рот всем медиа мира (звучит нелепо, абсурдно, но этот ордер — реальность), Хемминг называет нелепым до предела. Он говорит, что рад принять участие в опротестовании этого ордера. Нужно через суд добиваться свиданий с дочерью, продолжать оказывать давление на польских чиновников, политиков, депутатов Европарламента.

Иан Джозеф, эксперт британской системы насильственной адоптации, автор веб-сайта, узнав имя судьи, ответил Виолетте: «Судья этот ужасен. Но, к несчастью для него, он не может заткнуть рот вашим друзьям, родне, они могут рассказывать о деле, где угодно. Надо бы ему сказать: как вы смеете удерживать мою дочь силой только потому, что все за это получают огромные деньги и боятся потерять кормушку!»

Рассказав об опыте группы поддержки Кати, пикетах, петициях, акциях в защиту Кати, я предлагаю Виолетте поднимать такую же волну на ее родине. Это все реально. Надо быть окончательно зомбированным, чтобы подчиняться безумным ордерам, которые штампуют такие же безумные существа.

Я понимаю, почему судья Оливер, который вел себя по-хамски, как и подобает колонизаторам-«божкам», выдал этот безумный ордер. Другого способа запугать, заткнуть рот матери, рассказывающей о ее любви к дочери, о трагедии, об издевательствах и садистских методах системы «защиты», быть не может. Нас, родителей, кричащих о нашем горе, о преступлениях, совершенных британскими СС против наших угнанных детей, о нашей любви к крови и плоти нашей, — десятки тысяч в одной только Англии.

Сегодня пытались запугать польскую мать и поддержавшее ее ТВ. Завтра в суд и в тюрьму будут тащить других жертв. Если родители продолжат молчаливо плакать по своим детям, в этой преступной системе ничего не изменится. И эти безумцы будут продолжать штамповать их безумные ордера.

Потому что они ТАК привыкли. И, судя по поведению наших послов, министров, которых британцы ТАК же наклоняют, привыкли к этому и наши чиновники. Появление польского консула на всех судебных слушаниях Виолетты — это пример личного уважения к матери. Честь и хвала. Но, кроме этого, ничего не происходит.

На глазах у наших консулов в британских судах-живодернях из года в год издеваются над их гражданами. И наши чиновники ТАК привыкли. Потому что, конечно, ни один посол (консул) не вступает в должность, чтобы объявлять войну Британии за угнанных польских (латвийских, литовских и т.д.) детей.

В этом адском замкнутом круге нет пока ни одной реальной силы, обладающей властью, готовой на радикальные действия. Британцы угоняют наших детей, подвергают преследованиям, а наши власти молча за этим мракобесием наблюдают: «Надо подчиняться британским судам».

Этот безумный процесс, от которого перевернутся в своих могилах Оруэлл с Кафкой, напоминает бессмертный «1984» и Министерство Правды, отвечающее за фальсификацию событий, пропаганду и контролирующее СМИ.

«Война — это мир. Свобода — это рабство. Незнание — сила» — партийные лозунги оруэлловского Ангсоца один в один отражают методы британской системы СС, медиа и юриспруденции.

«Пора внедрять прозрачность в системе семейных судов» — цитата английских медиа, а автор реформаторского заявления — вы не поверите, тот самый судья Оливер, устроивший эту порку польской матери и польским (пока) медиа, а затем выдавший ордер, свидетельствующий о безумии автора. Как иначе можно оценить действия человека, угрожающего пересажать практически весь мир за рассказ об этой трагедии?

Репортаж Петра Шихтовича, за участие в котором Виолетту собирались посадить в тюрьму:

А вот так представил события в зале суда английский репортер, упомянутый мной в материале.

Реакция Джона Хемминга на «нелепый до предела» судебный ордер.

Лайла Брице, журналист

Источник

Распространение информации - главное оружие в информационной войне. Сделай свой выстрел по ювенальной гидре!